Я помню…

Я помню…

Когда началась Вели­кая Отечественная, мне было всего 5 лет. Но я очень четко помню, как собирали и провожали папу. Мама и бабушка (па­пина мама) плакали. Де­ревню нашу Карелы раз­деляла небольшая речуш­ка без названия. Часть деревни, где мы жили до войны, называлась “заречка”, вторая часть - “та сто­рона”.

Людское «радио» при­несло плохую весть, что немцы уже в деревне Клемятино, это в 5 км от нас. В нашей семье остались женщины: бабушка, мама, тетя (папина сестра), она же няня, я и сестренка 2,5 лет. По образованию няня была медсестра, но на вой­ну ее не взяли из-за болезни ног, она плохо ходила. Все руководство женским «отрядом» няня взяла на себя. Она еще и комсомол­кой была. Значок сразу выбросила в траву, а вот куда деть билет - не зна­ла. Догадалась оторвать стельку у туфли и под нее положила билет. Это мне рассказала няня, когда меня принимали в комсо­мол, поэтому бабушка очень не хотела, чтобы я поступала в «этот самовол».

Мы увидели, что немцы подошли к нашей деревне. Они двигались из-под Смоленска огородами с «той стороны» деревни. Няня быстро построила нас в шеренгу в сенях у входной двери и закрыла ее. Немцы шли большой шеренгой, в руках - винтов­ка со штыком (это я вижу, будто бы сейчас) Они стучали в нашу дверь. Няня не открывала. Бабушка и мама на нее стали ругать­ся. Щелкнула задвижка, дверь распахнулась, и они ввалились в нашу избу с криком и как мыши полез­ли везде: на чердак, в под­пол, на скотный двор, в са­рай. Что-то долго обсужда­ли, размахивали руками. Потом няня поняла, что у нас будут жить 4 немца. Они поселились в избе, а мы - в блиндаже, под скотным двором (под ку­рятником). Вход в блин­даж был со стороны ого­рода. Когда и как готовил­ся он - не знаю, к сожале­нию. А почему под скот­ным двором - теплее, впереди осень, а там и зима. Так мне объяснила няня.

Жизнь продолжалась. С нами в блиндаже жила еще и соседская семья (наши родственники) – нас 5 человек плюс соседи, четыре человека.

Нашу скотину немцы уничтожали постепенно, сначала съели птицу, по­том овец, теленочка. Ко­рову «берегли» долго. Я помню, мама надоила кружку молока, чтобы покормить нас с сестренкой, а немец увидел. Схватил маму за руку - и в избу. Поставил к стене и вин­товку к ее груди. Я броси­лась с плачем к маме, а фриц схватил меня за шкирку и, как щенка, выб­росил в сени. Я опять к маме, немец опять меня за шкирку - и в сени. Но... обошлось. Наверное, ма­мин ангел-хранитель спас.

Второй раз маму чуть было не расстреляли из-за того, что она поправи­ла дрова в печи. А я все­гда была рядом с мамой. Фриц заорал, схватил ее. Мама стала объяснять, что может сгореть изба, немец за винтовку, меня в сени швырнул. Я была счастлива, что мама оста­лась жива.

Как-то всех жителей деревни собрали у околи­цы, вблизи несжатого поля, загнали в колосящу­юся рожь (или пшеницу) и подожгли. Что тут было: крики, плач, визг, стон. Словами это не передать. Я пишу, а слезы льются от жутких воспоминаний. Не приведи, Господи, повто­рения. Бежали, кто как мог; кто уже бежать не мог - ползли. Среди нас был дед Андрей на костылях. Костыли вязли в земле, он упал и не мог ползти. Ему пытались помочь, не по­лучилось. Какое--то время спустя его там закопали, а после войны родствен­ники перенесли останки на кладбище. Пламя на­стигало и уже «лизало» полы одежды. Спасло то, что успели добежать до дороги. Катались в до­рожной пыли, чтобы сбить пламя.

После этого «креще­ния» умерла мамина мама, моя вторая бабуш­ка. Хоронили ночью, т. к. днем не разрешали и ме­шали бомбежки, а они были ежедневно и нео­днократно. Бомбили наши, советские, т. к. в де­ревне находились немцы. Мы, дети, уже по гулу са­молета различали, какой летит - разведка или бомбить. В одну из таких бомбежек мы с мамой не успели добежать до про­тивотанкового рва, раз­рыв бомбы настиг нас на самом верху бровки. Ба­бушка с сестренкой скати­лись на дно рва. Мама ус­пела прикрыть меня сво­им телом, получив при этом два осколочных ра­нения - в голень и в тазобедренную часть. Бабуш­ка с сестренкой остались невредимы, слава Бо­гу.

Осколок из голени мамы удаляли немцы в своем лазарете в д. Клемятино. Второй осколок удалили уже в 1947 году.

Молодых парней и девчат 16-17 лет сразу уг­нали в Германию. Среди них были и мои родствен­ники: мамин брат (мой дядя), 1927 г. р., двоюрод­ная сестра, 1928 г. р., дочь наших соседей-родственников 1926 г. р. Слава Богу, все вернулись домой.

Было холодно, но снег еще не лежал. Всех жите­лей деревни решили увез­ти в другую деревню - Ко­мары, в 25 км от нашей. Зачем и почему, никто не знал, там ведь тоже были немцы. Сколько мы там жили, определить не могу, но зиму, весну и лето - точ­но, это был, наверное, год 1942-43-й. Жить лучше не стало. Дома все и всех зна­ют, и все почти родствен­ники, и родные стены, а там свое лихолетье. Уво­зили нас немцы на боль­ших фурах (это слово знаю с тех пор). Там те же бомбежки и перестрелки. Ут­ром по одну сторону нем­цы, по другую - свои, к ве­черу власть менялась. И так мы «переходили из рук в руки» несколько раз и все с бомбежками и пе­рестрелками. В короткие промежутки затишья - спали, если это можно назвать сном, во всем «боевом снаряжении» - в пальто и обуви. Однажды няня принесла весть: до­мой, можно домой. Шли обратно пешком. Верну­лись, а от своей деревни, парка, кирпичной школы- десятилетки ничего не увидели. Все сравнялось с землей. Но мы были на родной земле! Стали об­живаться в землянках, их в деревне было несколь­ко, немцы для себя гото­вили, но пригодились и нам. Наш блиндаж не со­хранился.

В 1944 году я пошла в школу в 1-й класс. Так на­чалась наша «мирная» деревенская жизнь. Поче­му слово «мирная» в ка­вычках? Да потому, что не­сколько долгих, долгих лет на полях и огородах жен­щины и подростки (мужчин-то не было) во время работы погибали от мин. Хоронили погибших, а жи­вые думали о живом. На­ходили на пепелищах кто топор, кто пилу, кто лопа­ту, даже плуг нашли.

Лес был рядом. Всем миром стали понемногу приспосабливаться к но­вой послевоенной жизни. В деревню вернулось все­го два человека: старший мамин брат с покалечен­ной правой рукой и дядя Ваня без одной ноги. Но живые!

Мой папа пропал без вести. Из-за того, что наша семья проживала на окку­пированной немцами тер­ритории, нам с сестренкой и соседским девочкам ни­какой препоны в жизни не было, по всей видимости, из-за малолетства. А неко­торые подростки, кото­рым было 12-13 лет, стра­дали. Их не принимали в вузы, большая была про­верка при поступлении на работу, даже рядовым ра­бочим. Такие были време­на. Не дай Бог их повторе­ния.

С уважением, Зоя Ни­колаевна БАТРАКОВА, в девичестве Спиридоно­ва.

г. Нижний Новгород.

P.S. Няня, которая упо­минается в статье, это Спиридонова Татьяна Пантелеевна (к сожале­нию, уже ушедшая от нас), всю свою жизнь прорабо­тала в детсадике Шамилово-Кавельщино. Я явля­юсь родной племянницей Пониклевой Ефросинье Пантелеевне, девяносто­летней жительнице г. Бе­лого.