Война – это слёзы и горе

Война – это слёзы и горе

Юные годы Зои Федо­ровны Волковой при­шлись на военное лихоле­тье. Горький статус несо­вершеннолетнего узника выстрадан суровыми, со­всем недетскими испыта­ниями. Воспоминания о том страшном времени отзываются в сердце но­ющей болью, как старая незаживающая рана. Эпизоды из грозных соро­ковых часто всплывают в памяти. В эти моменты захлестывают эмоции. И бегут слезы, и кажется не­вероятным, что такие ис­пытания способен вынес­ти человек, по сути еще подросток.

Зоя Федоровна долго сомневалась, но все же решилась поделиться своими воспоминаниями с нашими читателями. Она всегда любила читать «Бельскую правду». Сей­час это дается ей с трудом, совсем подводит зрение. Но она все равно не изме­няет родной газете.

Почему собралась с духом рассказать о лично пережитом в военные годы? Считает, что люди стали забывать о том вре­мени, о том, как война по­рой бесповоротно лома­ла людские судьбы.

Зоя Федоровна Волко­ва рассказывает:

«В тот первый военный год мне исполнилось 13 лет. С матерью и млад­шим братом мы жили в Белом на улице Комсо­мольской. Отец Федор Егорович Устинов, 1901 года рождения, ушел на фронт. От него мы не по­лучили ни одного письма, пропал без вести в 42-м. Его имя есть на стене Па­мяти на Петропавловском кладбище.

Белый немцы стали бомбить почти сразу. Ру­шились здания, на улицах появлялись глубокие во­ронки. Разбило чугунный мост через Обшу, перепра­вой служили его искоре­женные остатки.

Опасаясь бомбежек, мы часто уходили в дерев­ню Васнево, где жили ба­бушка с дедушкой, мами­ны родители. Так и обита­ли на два дома.

«Черным» днем стало 19 января 1942 года. Поут­ру немцы с автоматами наперевес стали выгонять людей из своих домов. Всех согнали в кирпичную ко­робку на территории, где в мирные годы стал распо­лагаться отдел милиции. Какое-то время так и жили скопом. Днем на работу выгоняли. Там, где Дом культуры, была немецкая конюшня. Чистили навоз, пилили вручную дрова. Чем нас кормили, не помню, голодно было.

Кое-кому удавалось уйти к своим, через Рыжково. Но мы не решались, у матери здоровье неваж­ное было.

Однажды ночью всех пленных посадили на под­воды и повезли из Белого в сторону Клемятина. В той стороне слышалась силь­ная канонада, видимо, шли большие бои. Мороз стоял страшный, я крепко отмо­розила правую ногу.

Остановились на ноч­лег. Утром проснулась от громкого плача брата Коли: умерла наша мама. Так и осталась лежать на улице, совсем одна. Похоронить по-человечески не было возможности.

Дальше нас гнали пеш­ком, куда - неизвестно. Обмороженная нога со­всем разболелась. Близ Свит пришлось отстать от общей колонны, свернуть с большака в лес. А брат мой пошел дальше, так нам суждено было расстаться.

Кое-как добрела до де­ревушки. Приютили мест­ные жители. Здесь заболе­ла тифом. Немцы сторони­лись тифозных. И однаж­ды, совершив обход по де­ревенским домам, решили собрать всех больных в од­ной избе и поджечь. Как только прошел такой слух, многие решились уходить. Но как идти, нога-то распух­ла, ни одна обувка не под­ходила. А на дворе зима. Однако делать нечего, об­вязала я свою ногу мешко­виной, палки под мышки и в путь, в сторону большака, на гул машин. Дошла до какой-то деревни, там нем­цы. Завидели меня, стали смеяться, бросать снежки. Вот, мол, идет человек, хо­чет жить.

Так и шла я вдоль смо­ленского большака. На­встречу - немецкая техни­ка. Дорога привела в Пре­чистое. Вижу, наши плен­ные пилят дрова. Завиде­ли меня, разговорились. Узнав, что с ногой, сказали, что скорее всего отнимут. Страшно, плачу, боль адс­кая. Но собралась с духом, пошла искать лазарет.

Немцы впустили, спра­шивают, откуда иду и что с ногой. Рассказала, что из Белого. Они отвечают - зна­ем, мол, там бои кровавые почище мясорубки. Прика­зали раскрутить ногу. Ос­мотрели, говорят, надо от­нимать выше колена. Я в слезы. Видно, стало им меня, девчонку, жалко. По­совещались и сказали, что попробуют лечить. Так це­лых два месяца ходила я на перевязки, на обморо­женную ногу накладывали мазь вроде пасты. Понем­ногу стало заживать.

В Пречистом встретила знакомого из Поповки, он помог определиться на квартиру.

Потом этот госпиталь свернули. Я костыль в руки и пошла искать другой ла­зарет. Нога заметно лучше стала, но все еще продол­жала кровоточить. В новом госпитале попала на опе­рационный стол. Дали нар­коз, и снится мне сон, что бегу по цветущему лугу, све­тит солнце, и ни войны, ни боли. Когда пришла в себя, узнала, что кровоточащую на ноге рану почистили. Так мне посчастливилось из­лечиться.

Жизнь в Пречистом была не сахар. Кому при­ходилось жить под немца­ми, тот знает, что это такое. В поселке стояла висели­ца. Помню, как однажды на ней повесили несколько человек, среди повешен­ных была одна женщина. Тела висели несколько дней для острастки мирно­го населения. Это было страшное зрелище.

Нога почти зажила, и меня, как и многих моих сверстников, постигла участь быть угнанной на чужбину. Везли нас в товар­ных вагонах сначала до Ярцева, потом - в Белорус­сию до города Слуцка. Там случилось самое настоя­щее чудо: я встретила сво­его брата. Тогда мы поклялись друг другу, что боль­ше никогда не расстанем­ся.

Началась наша жизнь в неволе. Лагерь есть ла­герь. Колючая проволока, пустые пятиэтажные нары. Много-много людей. Очередь за баландой. В первый день бросилось в глаза, что на людях бук­вально кишели вши, не­вольно хотелось отвер­нуться. А нам говорят: не брезгуйте, скоро сами та­кими будете. Люди умира­ли, как мухи. Вечером еще живой, на утро - закоче­невший труп. Мертвые тела складывали штабе­лями.

Мальчишки, чтобы не умереть с голоду, умудря­лись пролезать через ко­лючую проволоку и ходить по миру. Главное было не попасться, а то могли и пристрелить.

После лагеря мы с братом оказались в од­ной белорусской семье. Хозяева держали тайную связь с партизанским от­рядом. Партизаны зани­мались подрывом немец­ких составов. Перед тем, как идти на задание, но­чевали в нашем доме. А потом мы вернулись в Белый. Город было не уз­нать, он весь стоял в руи­нах. Каким-то чудом наш домик на улице Комсо­мольской уцелел. В нем первое время располага­лись школа, бухгалтерия роно.

Мы стали жить с род­ной тетей, сестрой мамы. Брат нанялся учеником в сапожную мастерскую. Потом уехал в Нелидово, стал шахтером, устроился в вечернюю школу. Его от­правили в Донбасс на по­вышение квалификации, где он трагически погиб в возрасте 26 лет.

А мне оказалось суж­дено дожить до старости, воспитать двоих детей, понянчить внуков и прав­нуков.

Кто знает, как сложи­лась бы моя жизнь, если бы мне в совсем юные годы и вправду ампутиро­вали ногу. Все мы, люди из поколения, пережившего войну, ходили в те годы словно по лезвию ножа».

Записала

Наталья ВАСЮРИНА